В истории мировой культуры ни одна из судеб великих творческих личностей не только не повторяет, но даже не похожа на другую, как, впрочем, и у всех простых смертных. Тем не менее, налицо некоторые общие закономерности: как правило, великие творцы формируются, занимаясь с ранних лет тем или иным определённым видом искусства, оттачивая, отшлифовывая, совершенствуя божий дар, поднимаясь ступенька за ступенькой на высоты творческого Олимпа. Таким образом, известная фраза «если человек талантлив, то он талантлив во всём» имеет относительный характер, ибо при пристальном взгляде на творчество выдающихся деятелей искусства легко угадывается наиглавнейший талант. Причём порой случаются труднообъяснимые, загадочные, а иной раз парадоксальные проявления этого таланта.

Обладателем одним из таких неординарных талантов является великий азербайджанский поэт, публицист, драматург, прозаик-романист Мамед Саид Ордубади.

Мамед Саид Гаджиага оглы родился 24 марта 1872 года в городе Ордубаде Нахчыванского уезда Ираванской губернии, в семье поэта-учителя Гаджиаги Фагира («Бедный»), Первоначальное образование получил у отца, затем четыре года учился в светской школе известного поэта и просветителя Мамеда Таги Сидги (1854-1904). Потеряв отца, юноша вынужден был пойти работать на шёлкопрядильную фабрику в родном городе. С 15 лет Мамед Саид писал стихи на разные темы, хотя дебютировал в периодической печати только 13 июня 1903 года, когда в Тифлисской газете «Шарги Рус» («Русский Восток») появилось стихотворение, посвящённое самой газете, под заголовком «К газете «Шарги Рус»». В 1906 году Мамед Саид переехал в город Джульфу, где начал живо интересоваться иранской революцией. В первых поэтических сборниках «Беспечность» (1906), «Родина и свобода» (1907), изданных в Тифлисе, наметились важные темы его поэзии — борьба за свободу своего народа, защита интересов простых людей.

Долгие годы постоянного сотрудничества со знаменитым сатирическим журналом «Молла Насреддин», начавшегося 28 апреля 1906 года, способствовали формированию у писателя прогреессивного мировоззрения. В прозаических произведениях «Путешествие двух мальчиков в Европу» (1908), «Несчастный миллионер, или Рзагулу хан франкофил» (1914), глубоко проникнутых идеей просветительства, дана критика деспотического режима в феодальном Иране.

За революционную деятельность в январе 1914 года Мамед Саид был выслан в город Царицын Самарской губернии. После победы Октябрьской резолюции переехал в Астрахань, работал в газете «Гуммет» («Старательный») азербайджанских социалистов — вначале сотрудником, а затем редактором. В мае 1920 года, т.е. после советизации Ордубади переехал на постоянное жительство в Баку, где стал активно печатать стихи, статьи и фельетоны в газетах и журналах, выпускал публици­стические и поэтические сборники. В этих публика­циях он призывал народ к свободе, сурово критиковал невежество и фанатизм. Всего в годы совет­ской власти М.С. Ордубади выпустил около 10 поэ­тических, прозаических и драматургических книг. Проводил активную общественно-политическую деятельность, 17 июля 1938 года был избран первым председателем Верховного совета Азербайджанской ССР, депутатом I (1938-1946) и II (1947-1950) созывов. В том же 1938 году ему было присвоено почётное звание Заслуженного деятеля искусств Азербайджана.

В 60-летнем возрасте в творчестве Мамеда Саида Ордубади начался новый плодотворный период. Он стал обращаться к отражению важнейших исторических событий, созвучных современ­ности. От стиха он переходил к прозе, от малых форм — к большим эпическим полотнам, писал исторические романы на темы революционного прошлого. В 1933 году в издательстве «Азернешр» вышли первая и вторая книги самого значительного и популярного произведения писателя — романа «Туманный Тебриз» (третья в 1938-м, четвертая — в 1948-м). Этот исторический роман-эпопея, дающий широкую художественную пано­раму революционного движения 1905-1917 годов в Иране и, особенно в Южном Азербайджане, сде­лал своего автора основоположником жанра реа­листического исторического романа в азербайд­жанской литературе. Затем последовали истори­ческий роман-трилогия «Сражающийся город» (1938); «Подпольный Баку» (1940); неокончен­ный «Мир меняется» (1949), которые отражали революционную борьбу бакинского пролетариата, содержали критику социальной несправедливости и царского режима.

Особняком в творчестве писателя стоит роман-эпопея «Меч и перо», который при жизни автора издавался три раза (1946,1948,1949), причём каж­дый раз в существенно переработанном и допол­ненном варианте: первое издание объёмом 300 страниц, второе — 328, третье — 832. Роман посвя­щён великому азербайджанскому поэту Низами Гянджеви и его эпохе. В эпопее представлена широкая панорама Азербайджана XIII века с кар­тинами нелёгкой жизни простого народа, при­дворных интриг и феодальных войн. На этом фоне ярко выведены образы великих поэтов-гуманистов Низами Гянджеви, Мехсети Гянджеви, их друзей — народного вождя Фахраддина и других людей из народа. Лучшие сыны и дочери народа ратуют за развитие науки и просвещения, культуры и искус­ства. Эти люди с риском для жизни борются за народное благо и процветание Родины. Писатель с любовью выводит образы таких людей, вопло­щающие лучшие черты азербайджанского народа.

В исторических романах Ордубади немало места отводится бытовым деталям, любовным приключениям, которые помогают развитию сюжета и придают им занимательность и реали­стичность. Другая важная особенность этих романов состоит в том, что они не только содержат огромный познавательный материал прошлого, но и связаны с современностью. Постоянно подтверждают мысль о том, что труды и заботы наших предков не пропали даром, они живут всегда в нас, в наших повседневных поступках и свершениях.

Мамед Саид Ордубади создал также немало драматических произведений, либретто, опер и оперетт, перевёл на азербайджанский язык «Бахчисарайский фонтан» (1939) и драму «Борис Годунов» (1940) А.С. Пушкина, стихотворения М.Ю. Лермонтова, поэму «Главная улица» (1949) Д. Бедного и др.

Выдающийся представитель азербайджанской литературы первой половины XX века Мамед Саид Ордубади ушёл из жизни 1 мая в 1950 года и был погребён на Аллее почётного захоронения в Баку.

Велики заслуги этого  талантливого, самобытного писателя перед азербайджанской литературой, в истории которой он остался как зачинатель, проложивший первую тропу к жанру исторического романа-эпопеи.

ЛИТЕРАТУРА

1. Azərbaycan ədəbiyyatı tarixi. 3 cilddə. III cild. Bakı, “Elm”, 1957. 562 s.
2. Очерк истории Азербайджанской Советской литературы. Москва, «Наука», 1963. 570 с.
3. Azərbaycan Sovet ədəbiyyatı. Bakı, “Maarif”, 1966. 436 s.
4. Azərbaycan Sovet ədəbiyyatı tarixi. 2 cilddə. I cild. Bakı, “Elm”, 1967. 638 s.
5. Mir Cəlal, F.C.Hüseynov. XX əsr Azərbaycan ədəbiyyatı. Ali məktəblər üçün dərslik. Bakı, “Maarif”, 1974. 392 s.
6. Мамед Ариф Дадашзаде. Азербайджанская литература. Москва, «Высшая школа», 1979. 232 с.
7. Teymur Əhmədov. XX əsr Azərbaycan yazıçıları. Ensiklopedik məlumat kitabı. Bakı, “Nurlar”, 984 s.
8. 8. «Большая Российская Энциклопедия» в 35-ти томах, том 24. Москва, «Научное издательство «БРЭ», 2014. 767 с.

Отрывки из романа «МЕЧ и ПЕРО»

РАЙСКИЙ САД

Торжество по случаю провозглашения независимости Азербайджана было организовано в райском саду – баги-ирэм. На него были приглашены и те, кто верил в независимость, и те, кто считал действия эмира игрой.

Одни радостно восклицали: «Мы взяли судьбу страны в свои руки!» Другие возражали им: «Всё это лишь комедия, задуманная для того, чтобы упрочить положение эмира. Она долго не протянется».

Приглашённые на торжество разглядывали женские фигурки из мрамора у бассейна, из грудей которых били струи воды; глазели на рабынь, свезённых со всех концов Азербайджана, дивились их пёстрым, нарядным одеяниям.

Низами и Фахраддин, прохаживаясь по дорожке, обсаженной с обеих сторон цветами гвоздики, вели беседу. Молодой поэт отвёл друга в сторону и, желая открыть ему глаза на происходящее, тихо сказал:

– Это приглашение во дворец, все эти торжества по случаю провозглашения независимости – обыкновенная игра, политический трюк, жалкая комедия. Изгнание арабов из Азербайджана – один из актов этой комедии. Что касается высылки хатиба, назначенного в Гянджу самим халифом багдадским, – это ложь и выдумка. Хатиба снабдили деньгами на дорогу и отправили в паломничество в Мекку. Сообщение эмира об изгнании Мухакима ибн-Давуда, – также вымысел, созданный на основе дворцовых интриг. В то же время придуманная эмиром игра очень благоприятна для нас в том отношении, что мысли народа о присоединении к Ширванскому государству можно было рассеять только таким образом. Простые люди не ведают обмана, эта игра им кажется правдоподобной, и, тем не менее, происходящее – всего лишь авантюра, задуманная неумно и бестолково, ибо мало разглагольствовать о независимости Азербайджана – надо осуществить её в рамках Азербайджана простых людей. Придумав эту авантюру, эмир Инанч обманывает и обманывается сам. Единственное, что мы выигрываем, в сей недостойной игре, так это нашу поэтессу Мехсети ханум, которая получила возможность вернуться в Гянджу.

Визирь эмира Тохтамыш внимательно следил за приглашёнными. Подобранные им люди, разойдясь по всему саду, прохаживались вблизи гостей и подслушивали их разговоры.

Тохтамыш, увидев, что Низами и Фахраддин уединились и гуляют по дальней аллее сада, подозвал Хюсамаддина.

– Поухаживай за дорогими гостями, развлеки их, – приказал он.

Хюсамаддин, стараясь, чтобы Низами и Фахраддин не заметили его, обошёл сад и, выйдя на аллею в самом её конце, принялся рвать гвоздику. Затем он подошёл к Низами и протянул ему букетик цветов со словами:

– Мы слышали, молодой поэт очень любит гвоздику. Я нарвал этот букет, желая доставить ему удовольствие.

– Благодарю, – ответил Низами. – Я всегда буду любить цветы гвоздики. Состарюсь я, но моя любовь к ним не состарится, ибо гвоздика дарует нам дух молодости.

Хюсамаддин присоединился к молодым людям, однако ему не удалось ничего выведать. Едва он подошёл, Низами тотчас переменил тему разговора.

На торжестве присутствовал персидский поэт Камаладдин, и он начал читать одно из своих стихотворений, в нём прославлял справедливость и щедрость эмира Гянджи. Гости собрались вокруг него.

Когда Камаладдин умолк, эмир Инанч обратился к Низами:

– Мне очень нравятся стихи нашего молодого поэта.

Низами поблагодарил эмира.

– У меня нет достойного стихотворения, которое можно было бы прочесть на столь большом торжестве, – сказал он. – Здесь присутствуют пожилые маститые поэты, и я считаю неприличным читать свои стихи в их обществе.

Гатиба и Дильшад, сидевшие за тюлевым занавесом, натянутым перед окном, страстно хотели послушать молодого поэта.

Однако Гатибе не верилось, что Низами станет читать стихи в этом обществе.

Все окружили поэта. Раздались голоса:

– Мы просим!

– Прочтите что-нибудь!

Фахраддин шепнул другу на ухо:

– Ты должен что-нибудь прочесть. Не хочу, чтобы твоё молчание истолковали как проявление робости, как наше поражение.

Эмир, видя колебание Низами, подошёл к нему и приветливо сказал:

– Я не поэт, но глядя на прелести весны, каждый невольно становится поэтом, хочет читать стихи и слушать стихи. Прошу вас, осчастливьте наше общество.

Низами встал и прочёл:

Я живу в такое время, что ученью грош цена,

Людям разума темницей стала светлая страна.

Благородство не в почёте, изгоняется оно.

Кто стихам внимать захочет, если на сердце темно!

Единенье и согласье истребляются вокруг,

Всюду распри и раздоры, точит меч на друга друг.

Не с кем горем поделиться, хоть оно у всех одно,

Как печально, что у власти горстке подлых быть дано.

Не в чести достойный чести, зло смеётся над добром,

Кровожадность власть имущих описать нельзя пером.

Не цветы покрыли землю, луг – в крови, печален день,

Словно мать над павшим сыном, долу клонится сирень.

Нет, не маки на равнине, это – кровь богатырей,

Не поёт любовных песен – стонет с горя соловей.

Путь одной мечте священной преграждают сотни бед,

Лик свободы вечно скорбен и следа улыбки нет.

Стихотворение произвело на слушателей магическое действие. Молодой поэт нападал на методы правления эмира. Присутствующие были потрясены талантом и бесстрашием Низами.

– Слово поэта – воля его народа, – сказал, как ни в чем не бывало, эмир Инанч. – Поэт рассказывает в своём стихотворении о том, в каком трудном положении находятся страна и его народ. Разве я не потому созвал вас сюда? Я всячески пытаюсь найти выход из положения, о котором говорит поэт. Вся беда в том, что до сего времени народ не мог сам управлять своей страной. Судьба народа находилась в руках других. Я полагаю, после того, как свобода будет завоёвана, мы сможем безмятежно наслаждаться прекрасной природой Азербайджана, и соловьи в наших садах будут петь не траурную песню о страданиях народа, а свои весёлые любовные песни.

Гатиба, как и все, слышала смелое, резкое стихотворение Низами.

– Он – герой! – шепнула она Дильшад. – Бесстрашный, удивительный юноша! Как жаль, что он недруг моего отца.

– Если бы он не был таким, – зашептала в ответ Дильшад, – герой Гянджи Фахраддин не был бы его близким товарищем. Но, мне кажется, ты заблуждаешься, считая Низами недругом твоего отца. Чтобы утверждать подобное, надо иметь какие-то основания.

Гатиба вздохнула.

– Основания у меня есть. Люди, подобные Ильясу, не могу быть друзьями моего отца.

Рабыня поэта Абульулы Себа ханум, услышав слова Гатибы, подумала про себя: «Знать бы мне раньше, что бедный сиротка-мальчик станет знаменитым поэтом и будет любим такими знатными девушками, как Гатиба, я бы давно постаралась прибрать его к рукам и использовала бы в своих интересах. Однако и теперь ещё не поздно. Коль скоро Гатиба влюблена в него, ей не найти более умелой и проворной посредницы, чем я.

– Понравилось ли тебе стихотворение, прочитанное молодым поэтом?

Гатиба удивлённо взглянула на Себу ханум.

– К чему тебе знать, понравилось ли мне стихотворение Низами?

– Я спросила это без всякого умысла, – не растерявшись, ответила Себа ханум. – Я давно знакома с молодым поэтом.

– Откуда ты его знаешь?

– Юный сирота часто бывал в доме Абульулы. Но потом случилось одно происшествие, и он перестал посещать старого поэта.

Глаза Гатибы загорелись любопытством.

– Какое происшествие?

– Абульула отдал старшую дочь в жёны поэту Хагани, а младшую, Махтаб ханум, собирался выдать за Ильяса. Однако молодой поэт уклонился от брака, и они рассорились.

Гатиба усмехнулась.

– И хорошо сделал, что уклонился. Кто такая Махтаб ханум, чтобы заполучить в мужья столь редкую личность?

Себа ханум кивнула головой.

– Я сама так думаю и всегда была против их брака. Один волосок на голове молодого поэта дороже сотни таких девиц, как Махтаб ханум. Хотя мой господин не питает добрых чувств к юному Низами, я всё-таки не перестала относиться к нему по-дружески, не поссорилась с ним. Больше того, я готова помочь ему создать семью. Мне не страшно, пусть мой господин накажет меня за это!

Этот недолгий разговор с Себой ханум вселил в сердце дочери эмира большие надежды. Она подумала, что с помощью Себы ханум сможет приручить Низами и достигнет своей цели. Итак, надо приблизить к себе рабыню Абульулы.

Гатибу осенила одна идея.

– Если ты намерена продолжать знакомство с таким достойным и уважаемым поэтом, – сказала она, – тебе нечего бояться гнева своего господина. Может, ты хочешь служить мне? Тогда я завтра же заберу тебя из семьи Абульулы.

Себа ханум тотчас смекнула, что служба при дочери эмира сулит ей большие выгоды.

– Я до самой смерти буду верно служить госпоже! – В голосе Себы ханум прозвучала мольба. – Забрать меня из семьи Абульулы – значит избавить от тяжких мук совести. Я никогда не заставлю себя уговорить уважаемого поэта Низами любить Махтаб ханум. А они вынуждают меня к этому.

Гатиба гневно нахмурилась.

– Они все ещё не хотят отстать от благородного юноши?

– Разумеется. Только прошу вас, об этом никто не должен знать. Иначе они меня погубят. Абульула с женой хотят запихнуть свою дочь, как кость, в горло этого прекрасного юноши.

Гатиба тряхнула головой.

– Я пока ещё жива! Кто такая Махтаб ханум, чтобы мешать мне? Через день ты будешь служить у меня. Тогда мы и решим с тобой, что ты будешь делать.

На этом их разговор оборвался, так как приём в саду Баги-ирэм подошёл к концу.

Дильшад была огорчена тем, что между Гатибой и Себой ханум завязалась дружба. Ей был хорошо известен нрав Себы ханум, которая сеяла сплетни среди рабынь Гянджи.

Себа ханум, попрощавшись, собралась уходить. Гатиба сунула ей в руку завёрнутые в шёлковый платок сто золотых динаров.

Сад опустел. Эмир Инанч взял под руку старого визиря, и они пошли по аллее. Тохтамыш все никак не мог успокоиться после выступления Низами.

– Враг! Большой враг!.. – твердил он. – Бесстрашный враг. Умный враг.

ГЫЗЫЛ АРСЛАН

Сыновья Эльдегиза начали править Азербайджаном. Неповиновение на юго-западе страны было ликвидировано после разгрома правителя Мараги Гара Сюнгяра.

Когда Гызыл Арслан, обосновавшись в Тебризе, начал заниматься делами Азербайджана, местные правители слали ему много несуразных писем о положении в управляемых им областях. Желая удержаться на своих постах, они скрывали истинные причины недовольства подданных.

Поэтому Низами, получив от Гызыл Арслана письмо, посвящённое вопросам поэзии и литературы, в ответном письме рассказал о положении в стране и кратко изложил причины народного недовольства.

Низами писал, что бунты в сёлах и городах происходят по причине негодного государственного устройства, что страна нуждается в коренных реформах, а правители, потерявшие доверие народа, должны быть низложены.

В письме были затронуты и другие важные вопросы. Так, Низами сообщал, что национальная культура Азербайджана находится под угрозой нападок со стороны сект и религиозных фанатиков, а творцы, создающие культурные ценности, преследуются и изгоняются местными правителями

Ответа на письмо не последовало.

Приятели и знакомые Низами порицали его, если не в лицо, так за глаза, говорили: «Не следовало задевать государственное устройство. Советовать правителям – большая неосторожность».

Когда Низами писал Гызыл Арслану, многие выражали свою солидарность с ним. Теперь же все спрятались в кусты.

Верным Низами остался один лишь Фахраддин.

– Отправив письмо, мы не совершили ошибки, – успокаивал он друга всякий раз, когда разговор заходил о городских сплетнях. – Если Гызыл Арслан любит нашу страну, он должен понять нас. Мы не требуем в письме ничего, кроме счастья страны, мы желаем новому правительству успехов. Если правитель рассердился на это – пусть! Но мы не можем скрывать положение страны и народа. Я полностью одобряю твоё письмо. Ты меня знаешь, Ильяс. Фахраддин никогда не оставит тебя одного!

Друзья часто беседовали на эту тему.

Однажды Фахраддин заглянул к Ильясу, чтобы справиться о здоровье Мехсети ханум. Он нашёл друга в приподнятом настроении. Казалось, и Мехсети ханум чувствует себя лучше. Рена и Низами вывели старую поэтессу во двор на свежий воздух, и она стала читать Рене свои новые рубаи.

Низами обрадовался приходу друга.

– Если бы ты не пришёл, я послал бы за тобой!

– Фахраддин почувствовал: произошло какое-то радостное событие. Подойдя к Мехсети ханум, он поцеловал её руку, справился у Рены о самочувствии и обернулся к Ильясу.

– Твои глаза говорят о большой радости.

Низами достал из-за пазухи толстое, похожее на тетрадь, письмо.

– На, читай!.. – сказал он. – Пусть недалёкие умы и трусы успокоятся. Никто не пострадает из-за письма, написанного Низами.

Друзья, взяв Мехсети ханум под руки, вошли в дом. Фахраддин дрожащими руками развернул письмо и начал читать вслух:

«Уважаемый поэт!

Получив Ваше письмо, я приложил его к глазам и губам. Я обрадовался так, как, если бы увидел поэта лично и посидел с ним, приятно беседуя.

Моё письмо пришло к вам с запозданием. Не считайте причиной тому мою небрежность.

Ваше письмо, в котором Вы писали о положении в стране и настроении азербайджанского народа, имеет большое значение с точки зрения проблемы государственного устройства.

Клянусь Вашей головой, письмо Ваше потрясло меня. Можно подумать, что мы вместе с Вами обсуждали эти вопросы, и пришли к единому мнению, – так совпадают наши взгляды. Поэт должен понять, что на столь умное, столь блестяще написанное письмо нельзя было отвечать поспешно.

Я внимательно прочёл строчки письма, в которых изложены Ваши мысли по поводу государственного устройства. От сельджукских правителей по существу не осталось определённого государственного строя. Отсюда понятно, почему сельджуки не считались с культурным и социально-общественным уровнем народов. Азербайджанцы не могли поставить перед сельджукскими правителями вопрос о своей национальной судьбе. Если бы даже сельджуки пожелали предоставить народу Азербайджана такое право, всё равно у них ничего не получилось бы, ибо, когда основатель династии сельджуков в Азербайджане Тогрул бек назначил своего брата Ибрагима Яналы правителем Азербайджана, он не дал ему никаких указаний относительно государственного устройства. В то время нельзя было поднимать вопрос об устранении в Азербайджане влияния персов и арабов, так как, когда халиф Каимбиэмриллах утвердил правительство Тогрул бека (430 г. хиджры), он приставил к нему помощником, вернее, своим доносчиком, араба по имени Хибетуллах. Поэтому ни в Азербайджане, ни в Хорезме, ни в Ираке, ни в Персии немыслимо было ставить вопрос о национальном языке, культуре, а также национальной независимости.

Хитрая политика Тогрул  бека по отношению к Каимбиэмриллаху способствовала росту и укреплению влияния халифа во всех странах султаната. Он отдал дочь своего брата Давуда – Арслан ханум в жёны Каимбиэмриллаху, а сам женился на его дочери Сейиде ханум. Политическая обстановка в Азербайджане и других странах султаната сложилась не в пользу национальных интересов народов этих стран.

В своём письме Вы пишете о реформах в Азербайджане, проведённых после Тогрул бека Алп Арсланом. Откровенно признаюсь, я с интересом познакомился с историей проведения этих реформ. Но, по-моему, каждая реформа, каждое прогрессивное нововведение должны опираться на государственный строй. Если же строй сам по себе препятствует культурному развитию нации, если он не благоприятствует реформам, то последние никогда не дадут положительных результатов.

После Тогрул бека правил Алп Арслан. Это был талантливый полководец, создавший обширную империю. Но и при нём не было определённого крепкого государственного строя (455 г. хиджры). Он владел громадным султанатом, который был поделён между членами его семьи. Местные правители не подчинялись центральной власти, и это не позволяло претворить в жизнь задуманные Алп Арсланом реформы.

Однако я мыслю по-иному. Если нам не удастся создать единый строй правления, то есть, определённый государственный строй в масштабах всего султаната, мы, учитывая социальные и политические особенности каждой провинции, должны подумать о создании для них определённых методов правления. В этом отношении я могу дать поэту твёрдые гарантии. Если даже султан Тогрул не даст своего согласия, я, являясь атабеком Азербайджана, сам подумаю о создании в Азербайджане своего определённого государственного строя. Пока народ Азербайджана не признает нас своим кровным правительством, он не будет нас защищать.

В письме Вы указываете на вражду религиозных сект в Азербайджане. Вопрос этот удручает и меня. Фанатизм и религиозная вражда сулят нам большие трудности. Мои слова подтверждаются последними событиями в Исфагане, где началась резня между суннитами и шиитами. Я не мог воспользоваться богословской наукой для предотвращения этой бойни, так как боялся, что резня перекинется в другие страны, и поэтому был вынужден подавить распрю между суннитами и шиитами.

Однако, получив Ваше письмо, я тут же отправил халифу багдадскому Мустаршидбиллаху письмо, в котором просил его выслать документы, имеющие отношение к восстанию Бабека. Согласитесь, я не мог поделиться с Вами своими мыслями о ликвидации сект, не получив этих документов и не ознакомившись с ними.

Документы прислали, и вот уже несколько дней я читаю их, знакомлюсь с сутью восстания Бабека, путями его развития и причинами поражения. Прочитанные документы помогли мне кое в чём разобраться.

Летописцы халифа Мамуна, а также летописцы следующего халифа Мутасима, описывая ход восстания Бабека и пути его развития, поддались религиозным чувствам и потому исказили действительность.

Однако, читая историю восстаний, имевших место в Азербайджане после восстания Бабека, я нахожу в каждом из них элементы, присущие восстанию Бабека.

Как бы документы из книгохранилищ халифа ни искажали действительность, они, тем не менее, не могут полностью скрыть характер восстания Бабека. Летопись все же доносит до нас основные идеи Бабека. Стремясь к единству народов, он не мог, избрать иной путь, чем путь борьбы с религией, сектами и фанатизмом.

Среди летописей, присланных из Багдада, есть очень ценные исторические документы. В первую очередь это записки халифа Мамуна. Большая часть их посвящена высказываниям Мамуна о восстании Бабека.

Эти высказывания проливают свет на причины ошибок восстания Бабека, Кроме того, Мамун, говоря о коварстве халифов-аббасидов, пишет, что они хотели привязать к себе народы не наукой и цивилизацией, а ослепить и подчинить их себе с помощью религии, сект и фанатизма.

Мамун утверждает, что одним из самых больших зол халифов было их стремление объединить народы не прочным государственным строем, а с помощью религии.

Мамун говорит: «Халифы пытались распространить на весь исламский мир религиозные догмы, приспособленные к исламской вере арабскими и иудейскими мудрецами. Именно поэтому у исламских народов религиозные чувства одержали верх над политическим и культурным мышлением».

Затем, объясняя причины, породившие восстание Бабека, Мамун пишет: «Как некогда в Греции, в исламских государствах была использована специальная политика – вместо народной, национальной культуры насадить культуру религиозную. Насаждая в восточных странах сектантство и фанатизм, халифы ввергли эти страны в глубокую пропасть мистицизма – плод Греко-Александрийской школы».

Дальше, критикуя государственный строй халифов-аббасидов, этот умный, прозорливый халиф пишет: «Халифы, позаимствовав у греков концепции для исламской философии, распространили её на весь арабский мир, а также постарались навязать её народам Персии и Азербайджана. Они не считались с характером и душой этих народов и не хотели знать, приемлют или нет их желудки столь тошнотворную пищу».

Бабек и окружавшие его просвещённые люди не могли хладнокровно смотреть, как секты и религиозные течения, порождённые исламской верой, препятствуют свободе мысли в Азербайджане. Несомненно, они задолго до нас поняли, что сектантские распри враждебны общенациональной культуре. Халиф Мамун пишет в своих записках, касаясь положения Северного и Южного Азербайджана: «В частности, государство Азербайджан стало ареной действий следующих сект: «гадарийя», «джабрийя» и «мотазиле». Поэтому, узнав о восстании Бабека, я обрадовался в душе. Однако по мере того как восстание разрасталось, я начал задумываться над большими ошибками, допущенными бабекитами. Бабек и его сторонники повели борьбу не только против сект и фанатизма, но и против самой религии, в то время как они могли уничтожить секты, натравливая их друг на друга. Восстание следовало построить на религиозной и богословской основе. Однако Бабек решил опираться в восстании на силу меча и войска. Сторонники Бабека не приняли во внимание того, что каждое сектантское учение, каждое течение в религии обладают своей философией, пустившей корни в сознании народа. Я очень сожалел об этих ошибках бабекитов, ибо думал, что после того, как секты и религиозные течения будут ликвидированы, религия останется в качестве государственного строя и халифы смогут постепенно устранять её вредные для развития культуры стороны. Я считаю, Бабек начал добиваться победы с помощью оружия потому, что в то время вокруг него не было мудры: учёных людей, способных претворить в жизнь основную цель восстания – разгромить научно-философские секты и религиозные течения. Несомненно, в такой борьбе нельзя было рассчитывать на победу исключительно с помощью ратного оружия.

Уважаемый поэт, учитывая весь этот горький исторический опыт, мы должны очень осторожно подходить к проблеме реформ. Вот что пишет Мамун об ошибках Бабека:

«Одна из причин неминуемого поражения восстания Бабека заключается в том, что оно вышло за рамки восстания, направленного против религии, и приобрело характер политического выступления. Если не сейчас, то в будущем его, так или иначе, ожидает поражение. Бабек думал, что халифы стремятся сохранить религию и секты в том виде, как они есть, а потому считают: коль скоро ты поднял оружие на религию, значит, ты поднял его и на власть халифов. Вначале я приветствовал это восстание, но теперь решил бороться против него».

Уважаемый поэт, именно поэтому я хочу очень осторожно подойти к проблеме реформ, о которых Вы говорите в своём письме. Я хотел написать Вам ответ, обстоятельно изучив в историческом плане поднятые Вами вопросы. Я счёл необходимым познакомиться с историей восстания Бабека. Я верю в то, что халиф Мамун был мудрым реформатором своего времени. Взяв вторично власть в халифате в свои руки, он ещё раз изучил вопрос о религии, сектах и религиозных течениях и хотел «произвести реформы. Вам самому известно, Мамун поднял вопрос о том, что Коран не является обязательным законом для всех исламских народов. Однако эта прекрасная идея Мамуна послужила причиной образования в исламских странах двух антагонистических движений. Одно, – в рядах которого стояли религиозные фанатики и сектанты, было направлено против самого Мамуна; второе – было возглавлено просвещёнными людьми Азербайджана, которые, впав в глубокую крайность, начали бунтовать против религии и властей. Оба эти движения задушили реформистские идеи Мамуна, и проблема реформ так и не была решена.

Сейчас, решая проблему Азербайджана, надо руководствоваться этим историческим опытом. Я напишу атабеку Мухаммеду о Ваших предложениях относительно реформ. Полагаю, что и его величество султан Тогрул не будет им противиться.

В своём письме Вы, возмущаясь правителем Гянджи эмиром Инанчем, пишете: «Мы втроём, я, моя жена и наша знаменитая поэтесса Мехсети ханум, неплохо живём, имея в своём хозяйстве всего одну корову, а эмир Инанч превратил весь Аран в дойную корову, и ему все мало, он никак не может насытиться».

Уважаемый поэт, если бы эмиры инанчи довольствовались молоком одной коровы, тогда и они могли бы стать такими, как Низами, и их не называли бы эмирами инанчами.

С письмом я получил некоторые Ваши стихи. Более всего моё внимание привлекло стихотворение о Султане Санджаре и старухе. Оно вполне соответствует содержанию Вашего письма. Действительно, как говорит старуха, сельджуки ввергли Азербайджан в нищету. Сейчас, чтобы превратить Азербайджан в процветающую страну, нужна деятельная помощь таких, как Вы, умных, просвещённых людей.

Уважаемый поэт, Вы должны разъяснять народу, что сейчас нельзя восставать против правительства и полностью отвергать существующий государственный строй, – это может нанести большой вред, ибо в соседних государствах против Азербайджана замышляется недоброе.

Жду от Вас письма. Возможно, мне посчастливится удостоиться чести увидеть Вас лично и поцеловать Вашу руку. А пока шлю Вам большой привет издалека.

Тебриз, Гызыл Арслан».

Кончив читать, Фахраддин радостно воскликнул:

– Письмо написано довольно убедительно!

Низами спрятал письмо в сумку, где хранились его бумаги,

– Оно не очень искренне, – сказал он.

Фахраддин удивился:

– Почему же? В чём его неискренность?

– Оно способно ввести в заблуждение лишь недальновидных, плохо разбирающихся в политике людей. Гызыл Арслан, касаясь восстания Бабека, пишет: «Читая историю восстаний, имевших место в Азербайджане после восстания Бабека, я нахожу в каждом из них элементы, присущие восстанию Бабека». Или Гызыл Арслан не понимает сути восстания Бабека или же он незнаком с характером восстаний, имевших место после выступления Бабека. Отрывки, взятые из записок Мамуна, которые Гызыл Арслан советует нам использовать для лучшего понимания событий, или сильно искажены, или же представляют собой мысли других людей, которые преследуют свои определённые цели. Восстание Бабека было поднято против исламской веры. И, конечно, коль скоро душой халифата является ислам, халифы должны были защищать его. Гызыл Арслан воспользовался ещё одной неверной мыслью, заимствованной им у Мамуна; эту мысль он собирается навязать и нам. Гызыл Арслан считает, что восстание Бабека должно было быть направлено не против исламской религии, а против сектантства. Это смешное заблуждение. Если бы Бабек поднял на борьбу против сектантства богословов и философов, борьба между сектами разгорелась бы с ещё большей силой. Восстание, направленное против основ религии, самый правильный путь, ибо нет на свете секты, которая не опиралась бы на религию. Крах религия означает и крах всех сект. В своём письме Гызыл Арслан подчёркивает, будто восстание Бабека было обречено на провал, так как переросло в восстание против правительства. Тем самым он хочет запугать нас. Есть в письме строчки, с которыми я полностью согласен. Гызыл Арслан верно пишет: «Пока народ Азербайджана не признает нас своим кровным правительством, он не будет нас защищать». Если атабеки – люди умные и искушённые в политике, они постараются сделать всё, чтобы наш народ признал их кровным правительством Азербайджана. Дело восстановления единого азербайджанского государства в его естественных границах полностью зависит от воли атабеков. Мне кажется, они могут разрешить и проблему Ширванского царства. Гызыл Арслан поднял важный вопрос о национальной культуре народов. Нельзя проводить реформы в маленьких государствах, в которых нет определённого и крепкого строя и которые не объединены вокруг единого центра. Мысли Гызыл Арслана относительно государственного строя при сельджуках абсолютно верны. Как бы там ни было, в ответном письме я укажу ему на некоторые его ошибки. Мне кажется, он не обидится на это. Фахраддин улыбнулся. – Я полностью с тобой согласен!

Перевод Игоря Печенева

 Международный азербайджанский журнал “İRS”- «Наследие» №4 (94), Москва, 2018. Стр. 16-26